Сумасшедшую Тоньку салтовские мужики били несколько раз, один раз за то, что она слишком сильно ущипнула чьего-то младенца. Тонька, по не известным никому причинам, почему-то младенцев не любит. Эди-бэби случилось увидеть заключительную сцену схватки, когда окровавленная, но непобежденная Тонька, в разорванной на груди кофте, укрывшись за грудой кирпича, метала в рассыпавшуюся недалеко от нее группку мужиков камни. «Бляди! Педерасты поганые! — рычала Тонька. — Дезертиры! Попадись вы мне на фронте, всех бы к стенке поставила!» Если бы Тонька знала, кто такие фурии, она бы удивилась факту, что она очень похожа на одну из фурий, подумал тогда Эди-бэби меланхолически. Сквозь разорванную кофту наружу вываливалась большая, белая, с крупным, как бы резиновым соском грудь Тоньки.
Могущественная эта грудь навечно запомнилась Эди-бэби, может быть, воспоминание о Тонькиной груди и вызывает к жизни все ужасные сны, в которых Тонька делает с Эди-бэби отвратительные вещи, и чаще всего их иногда очень сложная гимнастическая возня заканчивается тем, что они ебутся. Тонька преследует его и в дневные часы, стоит Эди-бэби прикрыть глаза где-нибудь на солнце, на пляже, куда он ходит начиная с ранней весны до самой поздней осени, как мучительница Тонька, голая, встряхивая седой гривой, тотчас является, чтобы его истязать.
Эди-бэби уже стесняется просто посмотреть Тоньке в лицо, когда она к ним приходит. В реальной жизни Тонька как бы дружит с Раисой Федоровной и, как утверждает мать, втайне влюблена в Вениамина Ивановича. И действительно, обычно грубая и наглая в отношениях с мужиками, Тонька очень стесняется и робеет, когда вдруг видит отца. Смешно видеть, как Тонька, этот гренадер, становится вдруг очень вежливой, запинается, опускает глаза и теребит своими крупными ручищами бахрому их зеленой шелковой скатерти. Тонька куда выше Вениамина Ивановича, рядом с нею отец выглядит изящным мальчиком в военной форме, к тому же он и моложе Тоньки лет на десять.
Мать говорит, что, вероятнее всего, Вениамин Иванович напоминает Тоньке ее жениха, давно погибшего в гражданской войне в Испании. Еще мать утверждает, что Тонька не такая уж сумасшедшая, как салтовским обитателям кажется, что, конечно, контузия у нее была серьезная и Тоньку порой мучают головные боли, от которых она спасается специальными уколами, но что Тоньке еще и выгодно казаться сумасшедшей, ей легче жить таким образом.
— Антонина Сергеевна умная женщина, — утверждает мать. — И она настоящий боевой офицер, не то что многие другие придурки инвалиды, не то что тюренский Ефим, которому еще перед войной пьяному отрезало ногу трамваем, а он теперь разъезжает на своей инвалидной машине, весь в купленных на толчке медалях, и выдает себя за героя. Антонина Сергеевна просто не такая, как все, потому салтовчане и считают ее сумасшедшей. Кто еще в здравом уме будет в очереди, в присутствии милиции поносить Хрущева? Антонина Сергеевна, как и отец и многие другие военные, не любит Хрущева, потому что он порезал им пенсии. А сумасшедшая Тонька живет на ее подполковничью пенсию одна, все ее родственники погибли в войну, может быть, именно поэтому она так храбро воевала — мстила немцам за свою семью.
Эди-бэби уже не может заснуть, теперь он думает о том, как ему прокрасться мимо матери в туалет, чтобы она не заметила пятна на брюках. Эди-бэби очень стыдится этой секретной стороны своей жизни. Мать подумает, что он онанировал, и, может быть, скажет ему об этом. Когда он только начал онанировать, опять-таки в дело была замешана Тонька, Эди-бэби мысленно копировал свои сны, мать тотчас же узнала об этом. Эди-бэби знает как.
Очень просто. Он вытирал член листками отрывного календаря. Иногда он выбрасывал листки в туалет, иногда же забывал это делать. Мать, очевидно, нашла листки, склеенные засохшей желтой субстанцией, очень похожей на клей, и, очевидно, тотчас же догадалась, что субстанция эта не что иное, как сперма ее сына, наконец достигшего возраста полового созревания.
Мать прочла сыну лекцию, возможно более мягкую. Раиса Федоровна — женщина начитанная, все-таки в комнате стоит книжный шкаф, плотно набитый книгами, она понимала, что Эди-бэби, по-видимому, мало что соображает в своем собственном поведении, потому она решила его остеречь.
Во время лекции Эди-бэби краснел и бледнел и отрицал свою вину, самое большее, на что он согласился, что да, листки — его работа, но он только сморкался в них. Эди-бэби знал, что мать не поверила в засохшие на листках сопли, но что ему оставалось делать? Признать, что он по нескольку раз в день возится со своим членом, охая и стеная, закрыв глаза, повторяя мысленно последний сон с огромной, нагло ухмыляющейся, раздвинувшей ноги Тонькой?
Несмотря на предостережение матери, что онанизм — опасная болезнь, что он иссушает мозг и высасывает силы из тела подростка, Эди-бэби даже не снизил количества мастурбаций. Дело в том, что он получает ужасное удовольствие в тот момент, когда кончает. От такого удовольствия он не в силах отказаться. Календарные же листки и просто бумажки он теперь прячет в карманы и выносит на улицу.
Эди-бэби пытается вспомнить, как он впервые открыл онанизм. Он помнит, что бессознательно рассматривал свой член, вертел его в руке… Да, вспоминает он внезапно, это случилось после бани, куда он раз в неделю ходил раньше вместе с отцом. В бане отец обратил внимание Эди-бэби на его член и сказал, чтобы Эди не забывал мыть свой член.
Сквозь клубы пара, вокруг толпились голые мужики, Эди понаблюдал, как его отец трет и скребет свой собственный член, и впервые увидел, что член у отца очень красный на конце. Переведя взгляд на свой собственный отросток, Эди тотчас увидел различие — его член кончался не красной, но нормальной, коричневой его кожей, хотя и сморщенной, и только в глубине темнело немного сизо-красной кожи, но совсем немного, только вокруг отверстия, через которое выливается моча. Увильнув от отца, который пытался поймать Эди в пару, чтобы помыть ему член, — еще чего, Эди не позволял касаться себя даже матери, — Эди решил по приходе домой, как только он останется один, осмотреть свой член внимательно.