Подросток Савенко - Страница 25

— Сколько их? — спрашивает Кот. — Весь батальон, что ли?

— Было человек двадцать, — говорит Степан, тяжело дыша. — Теперь осталось десять или двенадцать. Все узбеки. Но главный у них сержант — русский. Им, видать, дури из Узбекистана родственники к празднику привезли. Совсем они как бешеные, слюна из глоток течет…

— На хуй нам свои шеи подставлять, — ворчит Лева. — За мусоров заступаться. Я уже в тюряге посидел, спасибо вам, мусорам, хватит с меня.

— Вооружены? — спрашивает Саня Степана, не обращая внимания на Левино ворчание.

— Слава богу, нет. Пояса поснимали, пряжками дерутся. Всех бьют, не разбираясь, хоть бабы попадаются, хоть дети. Помогите, ребята, век не забуду! В отделении никого, только дежурные, а пока из других отделений подмогу вызвонят, сколько ж народу черножопые изуродуют!

— Ну что? — спрашивает Саня, обращаясь главным образом к Коту. — Поможем органам милиции и партии и правительству в борьбе с черножопыми хулиганами?

Эди-бэби понимает, глядя на Саню, что ему хочется выместить на ком-нибудь свою злость на Дорку-парикмахершу.

— Чего партии, чего правительству, они ваших же подружек лапают, девку вон у парка снасильничали всей бандой! — кричит Степан.

— Мою если поймают, только рада будет, — смеется Саня.

— Пошли, — соглашается Кот. — Разомнемся. — Леву он не спрашивает, зная, что тот пойдет с ними все равно.

Все они бегут за Степаном через трамвайные пути, глубже в темноту. Степан, за ним грузный в свои 22 года Саня, крепкий Кот, тяжелый, как гири, которые он тягает, Лева и Эди-бэби, хотя его никто не звал и ему чуть-чуть боязно.

У слабоосвещенного «Стахановского» клуба — он сегодня не работает — испуганная пара стариков швейцаров сообщает Степану, что взбунтовавшиеся под действием дури солдаты, оказывается, не завернули в «Стахановский» клуб, как ожидал Степан, а побежали почему-то дальше, в район практически безлюдный и нежилой, в сторону Сабуровой дачи. С одной стороны на пару километров в этом месте тянется забор завода «Серп и Молот», с другой — забор завода «Поршень», а между ними параллельно проходит трамвайная линия, по которой трамваи привозят людей на Салтовку и увозят с Салтовки людей.

Вполне возможно, думает Эди-бэби, что солдаты просто заблудились, потому что делать там охуевшим от азиатского наркотика солдатам абсолютно нечего. Только после этих двух километров пустыря, поросшего сорной многолетней травой и кое-где заболоченного, начинаются опять жилые кварталы, а за ними — город. Может быть, солдаты хотят уйти в город?

— Где же ваши ебаные дружинники сегодня? — кричит Саня Степану, они бегут в направлении, указанном им швейцарами, бегут, вовсю работая локтями, пытаясь нагнать отряд жестоких кочевников.

— Да ну их на хуй! — в отчаянии кричит Степан. — В праздник ни один не хочет патрулировать.

Некоторое время, шумно дыша, все они топочут молча мимо ограды пустого сквера, мелькают целые блоки железной ограды. 2, 3, 5, 7… 20, больше, считает про себя Эди-бэби.

20

Там, где ограда сходится острым клином с оградой другой стороны сквера и асфальтовая узкая дорожка врезается с налету в трамвайные пути, чтобы их пересечь, их встречает жуткий вой и летящие камни. Даже не вой, а дружный рев, что-то вроде искаженного «ур-р-р-р-р-я!» вырывается из невидимых во тьме глоток.

— Ох, блядь! — ругается Степан, злобно и бессильно, уворачиваясь от тяжелых, как пушечные ядра, булыжников. Голос Степана дрожит, словно он плачет. — Хуй мы их отсюда выкурим! На нашу голову пиздюки рабочие не успели заново замостить дорогу.

Дело в том, что черножопые укрылись за естественной баррикадой из булыжных камней, метра в полтора высотой, которую оставили после себя дорожные рабочие, где-то преспокойно уже напившиеся, наверное и не подозревающие даже, что происходит на ими покинутом рабочем месте.

Степан, Саня, Кот и Лева, а за ними и Эди-бэби вынужденно отбегают на расстояние, не достижимое для тяжелых булыжников, и совещаются.

— Нужно задержать их до прихода милицейских машин, — говорит Степан.

— Ни хуя подобного, — возражает Саня, — нужно взять сержанта, это главное, остальные сами разбегутся.

— Взять, взять! — передразнивает Саню милиционер. — Как? Нас четверо, а их по меньшей мере десять человек.

— Пятеро, — хмуро и решительно вставляет Эди-бэби, протиснувшийся в круг, но никто не обращает на него внимания.

— Почему ты, пизда, не стреляешь? — обращается Саня к Степану. — На хуя они тебе ТТ дали, чтоб ты бандитов голыми руками ловил?

— Нельзя! — строго объявляет Степан. — Убьешь его, он безоружный, да еще солдат. Меня же и под суд отдадут. Не могу я стрелять!

— Мудак! — озлобленно говорит ему Саня. — Стреляй, они обосрутся сразу. Мы все в свидетели пойдем, что они твоей жизни угрожали. Не хочешь убить, боишься — стреляй по ногам.

— Не могу! — отрезает Степан. — Не могу.

— Ну, дай пушку мне, — говорит Саня, — мы с пушкой возьмем сержанта.

— Как я могу тебе револьвер доверить, — злится Степан. — Ты что, шутишь?

— Мудак! Ой, мудак! — клянет его Саня.

Их перепалка прерывается взрывом рева и градом камней. На сей раз положение куда более серьезное. Выбежав из-за баррикады, разъяренные солдаты несутся на них. Эди-бэби впервые может их рассмотреть. Лишь некоторые из них в шинелях, несмотря на ноябрьский холод. Не подтянутые ремнями гимнастерки-мундиры висят на них деревенскими рубахами, ворота распахнуты, обнажая белые нижние рубахи, на фоне которых резко выделяются смуглые восточные лица. На правую руку у каждого намотан широкий солдатский ремень с тяжелой литой бронзовой бляхой. Получив такой бляхой в висок или по голове, человек обычно падает без сознания. Драться бляхами нормальный армейский способ. Солдаты бегут прямо на них, вращая в воздухе ремнями.